Прислушиваясь к голосу прошлого
Опубликовав в девятом номере журнала за 1997 год «Тезисы о плутовской экономике» Леонида Невлера, редакция надеялась «спровоцировать читателей на продолжение разговора». Принимая вызов, хотелось бы прежде всего обратить внимание читателей на то, что «Тезисы» лежат в русле основного потока публикаций о нынешних реформах: сложившаяся в России ситуация изображается в них как специфически российская, не имеющая явных аналогов в настоящем или прошлом других стран.
Плутовская экономика прежде всего двойственна: под внешним покровом скрывается «латентная среда», только происходящие в ней противозаконные, но ненаказуемые хозяйственные акты делают возможным функционирование экономики как целого.
Утверждается, что и плановая экономика выглядела так же и по тем же причинам. И «план» (в прошлом), и рынок (в наше время) вводились «сверху» при полном отсутствии предпосылок «снизу»; посредством латентных структур люди, чей жизненный опыт сложился в прежних системах хозяйственных отношений, приспосабливались к внезапным нововведениям.
А. Невлер делает смелый вывод: в нашей стране нет фундаментального различия между капитализмом и социализмом. В плутовской экономике они различаются лишь панцирем внешнего слоя, под которым действует все та же латентная структура — не капиталистическая, не социалистическая, а наша родная, иррациональная, «шизоидная», противостоящая рациональной экономике западного типа.
Позволим себе высказать альтернативную точку зрения: двуслойность — явление не столько специфически российское, сколько «переходное»; она возникает как на стадии становления социальных систем, так и во времена завершающих их жизненный цикл застоя и упадка.
Но вот как описывает ситуацию, сложившуюся в Европе ХVI века, Э. Соловьев в одном из написанных им еще до горбачевской перестройки очерков, изданных в 1991 году под общим названием «Прошлое толкует нас».
Историческую стихию, созидавшую в континентальной Европе новый — капиталистический — хозяйственный уклад, начали сковывать силы, порожденные самой этой стихией. «Тупик спонтанности» создала новая феодальная знать — «неофеодалы». Вполне осознавшие, что деньги стали всесильными, они добывали их прежними феодальными методами, но с не свойственной средневековью энергией, алчностью и изворотливостью, не останавливаясь и перед насилием.
В отличие от предпринимателя, который вкладывает деньги в «дело» и думает прежде всего о прибыли, «неофеодалы» тратили деньги на приобретение земли и должностей. Именно они, а не косные феодалы старого закала, упорно пытавшиеся сохранить натуральное хозяйство своих усадеб, сумели затормозить движение к капитализму, а значит, и к либеральной демократии, гражданскому обществу, признанию прав человека, торжеству рациональности и науки.
Что-то слышится родное, не правда ли, любезный читатель? Ведь и мы сейчас, до некоторой степени, оказались в «тупике спонтанности», и частично по тем же причинам, что и, положим, средневековая Германия.
Что же дальше? Если двуслойность сохранится и экономика России не будет эволюционировать в сторону западных образцов, то продлится и нынешняя тупиковая ситуация, и страна не сможет вступить в ряды «победителей капиталистического соревнования».
Трудно представить себе, что Россия с этим примирится и не будет искать путей для воплощения в жизнь своих представлений о собственном величии.
Каким образом разрешилась аналогичная тупиковая ситуация в средневековой Германии? До сих пор не было упомянуто главное отличие духовной культуры средневековья: лежащая в ее основе глубокая христианская вера. Опираясь на идеологию Реформации, протестантские пасторы сумели воспитать Нового европейского человека — «активного строителя капитализма».
Найдутся ли со временем в России достаточно влиятельные политические силы, которые сумеют навязать стране реформацию в широком смысле этого слова? В качестве такой силы можно представить себе, например, движение, опирающееся одновременно на Христа, Ленина и тоску по распавшемуся «нерушимому Союзу» и ставящее своей целью наведение «порядка» и укрепление «национал-государственности».
Внутренняя противоречивость догматов помехой не станет — неразвитое мышление, опирающееся не столько на разум, сколько на веру, не испытывает внутреннего дискомфорта от логических «нестыковок». Возможный результат? О немецкой Реформации сказано: «Ее отдаленные последствия благотворны, ее ближайшие результаты — чудовищны» (Э. Соловьев). «Православный национал-коммунизм» вполне способен обеспечить России исполнение второй части этой формулы…
Собственно Реформации предшествовало еще одно течение средневековой мысли, которое при расширительном толковании термина также можно считать реформационным — христианский гуманизм, опиравшийся одновременно и на свои трактовки евангельских текстов, и на сочинения античных авторов. Эразм Роттердамский, полемизировавший с Лютером с позиций гуманизма, отстаивал свободу воли человека, совместимость веры и знания, идею о верховном руководстве разума.
Но в наши дни христианские мыслители, выступающие с позиций гуманизма (в том числе и в современной России), к сожалению, не пользуются широкой поддержкой верующих.
Может ли роль идеологии нынешней Реформации сыграть по-новому осмысленный эволюционный (в противоположность революционному) марксизм? У этого учения в нашей стране есть сохранившаяся до сих пор «харизма» победившей в свое время идеологии, но есть и рациональное научное содержание.
Оно вполне поддается коррекции (например, из него легко удаляется идея экспроприации) и вместе с тем оно способствует выработке оптимистического взгляда на историю как на закономерный процесс.
|
