Умение заимствовать достижения и творчески их переработать — вот та признанная черта греческого гения, которая позволила ему создать уникальную культуру, изменившую ход мировой истории. И хотя обучение Европы у Во стока на этом не закончилось, связи архаической Греции с Ближним Востоком остаются, пожалуй, наиболее ярким и самым значительным для европейской истории примером величайшего значения: культурных контактов.
В том, что мы сейчас понимаем под античной культурой Греции, есть минойские, микенские, дорийские и ближневосточные корни. И не будь их — совсем иной была бы вся культура нашего времени.
А теперь окинем мысленным взором весь многовековой путь от храмов Шумера и Египта до афинского Акрополя и попытаемся свести живое многоголосие конкретной истории к абстрактной схеме.
Отбросим то, что, с нашей точки зрения, второстепенно, и выделим важнейшие повторяющиеся события. Безусловно, важной оказывается роль культурных контактов. Бросается в глаза неравномерность исторического развития — всегда были общества лидирующие и отстающие. Развитие совершалось не только во времени, но и в пространстве: исторические центры как бы перемещались по маршруту «Ближний Восток — минойский Крит — микенская Греция — греческие полисы», чередуя периоды цветения, увядания и гибели древних обществ.
Отметим также, что каждый новый центр возникал на периферии предыдущего. Насколько справедливы и существенны эти закономерности, проявившие себя в период становления европейской цивилизации, для всей европейской истории? Для мировой истории? Как отразились они на истории России?
Эстафета прогресса
Неравномерность была и остается характерной особенностью всего естественноисторического развития: так же, как изобретения и открытия делаются одиночками, а не всеми людьми сразу, так новое в природе и истории возникает не повсеместно, а вначале лишь в одном или в нескольких центрах или регионах. (См.: Л. Васильев. «Человек на пути к цивилизации». «Знание – сила», 1977 г.№ 3). Дикорастущие злаки происходят из так называемых центров Вавилова.
Родиной человечества большинство антропологов считает Восточную Африку. Земледелие и скотоводство, орудия из железа, демократические города-государства, великие монотеистические религии, рыночное хозяйство, промышленная революция, наука, новые стили в искусстве — эти и другие свершения человечества возникали в соответствии с правилом неравномерности.
В недавнем прошлом наглядным проявлением этого правила были колониальные империи. Сейчас неравномерность проявляется в разрыве между Западом (промышленно развитые страны) и Востоком (развивающиеся и слаборазвитые страны) по всей совокупности экономических и гуманитарных показателей, в том числе таких обобщающих, как средняя продолжительность жизни, валовой национальный продукт и доход на душу населения, «качество жизни», независимость индивида от общества. Особенно важен последний показатель: имеются все основания считать его определяющим.
(«Общественная история людей есть всегда лишь история их индивидуального развития» — эта формула Маркса в отличие от многих других его высказываний подтверждается жизнью.) Попытки самоутешения в рассуждениях о бездуховности Запада, об утрате им «национальных корней» и прочее оказываются несостоятельными при беспристрастном знакомстве с западной жизнью.
Еще недавно разрыв между Западом и Востоком многим казался абсолютным и непреодолимым, но сейчас, когда Япония стала одной из наиболее промышленно развитых стран мира и на наших глазах резко набирает темп Юго-Восточная Азия, о разрыве говорится все меньше. Но именно отказ от жесткого противопоставления «Восток — Запад» делает особенно трудным поиск причин, которые привели к расхождению их исторических путей.
Присмотримся теперь к тому, как располагались центры мирового развития. Оказывается, намеченная выше закономерность — каждый новый лидер вырастает на периферии предыдущего — не завершилась с возникновением античных полисов на периферии тогдашнего цивилизованного мира. Затем центр этого мира переместился из Греции в Рим, то есть опять-таки на бывшую периферию.
Еще позднее образовались феодальные государства Западной Европы, которые достигли наивысшего расцвета не на территории наиболее развитых областей Римской империи, а на северо-западной ее окраине (Северная Франция). Дальнейшее развитие в регионе осуществлялось по той же схеме: сдвигаясь все далее, к северо-западу, оно захватило Нидерланды (утверждение мануфактурного производства, первая буржуазная революция), Англию (торжество капиталистического способа производства, парламентарная демократия) и пересекло океан, чтобы в США, «на периферии Старого Света», продемонстрировать все возможности, которые открывал капитализм.
О Японии можно говорить как о новом лидере на далекой периферии западной цивилизации. Перед нами как бы эстафета прогресса, которая взяла старт на Ближнем Востоке, пересекла Западную Европу с юго-востока на северо-запад и, совершив прыжок через два океана, обогнула уже почти весь земной шар. Иная закономерность характерна для Северо-восточной Африки и Азии (древние цивилизации Америки, составляющие отдельную группу, здесь не рассматриваются).
Здесь можно выделить несколько регионов — Египет, Месопотамия, Малая Азия, Иран, Индия, Китай,— в каждом из которых на протяжении тысячелетии одно за другим возникали и распадались мощные государства. Относительно неподвижные центры власти Азии противостоят перемещающимся центрам исторического развития Европы. Предположим, что именно эти особенности европейской и азиатской истории могут объяснить, почему так разошлись пути Востока и Запада. Рассмотрим вначале европейскую «эстафету прогресса».
После того как на Ближнем Востоке началось возделывание злаков, в течение нескольких тысяч лет никаких по-настоящему революционных изменений не происходило. Увеличивавшие свою численность неолитические земледельцы осваивали новые территории в предгорьях, сохраняя в основном прежние методы хозяйствования. Качественные изменения наступили только тогда, когда люди спустились в жаркие заболоченные, заросшие тростником речные долины.
Освоение плодородных почв этих долин завершилось созданием систем искусственной ирригации. Это было тем, что на нашем языке называется «трудовым подвигом». Но еще это был и подвиг мысли, оценить который можно, лишь представив себе, насколько отличалось от рационалистического мышления современности мышление первобытное, мифологическое в своей основе, со слаборазвитой способностью к логическим рассуждениям и познанию абстрактных закономерностей. Освоение речных долин преобразило людей, его совершивших.
Последовавший затем скачок в развитии был не в последнюю очередь вызван именно этим обстоятельством, ведь именно человек — главная производительная сила общества. Начиная с середины IV тысячелетия до н. э., развитие цивилизации в речных долинах Месопотамии и Египта резко ускорилось — возникла письменность, появились монументальные архитектурные сооружения, города и, наконец, государство.
Так повторялось в истории неоднократно: созданная природой возможность экстентивного ведения хозяйства, например в Африке, задерживала развитие общества, интенсивный труд, например морской промысел на Крите, ускорял его. «И я не могу представить себе большего несчастья для народа, как быть брошенным на клочок земли, где природа сама производит в изобилии средства существования и пищу»,— эти слова были сказаны еще в XVIII веке.
Разумеется, техническая вооруженность голландцев, отвоевывавших свою страну от моря через тысячи лет после освоения системы бассейнового орошения в долине Нила, была выше, чем у древних египтян,— орудия медно-каменного века позволяли обрабатывать лишь мягкие почвы речных долин, для более твердых почв и лесных массивов Европы были необходимы орудия из железа.
Поэтому оптимальному условию развития цивилизации, когда природа не слишком щедра, но и не чрезмерно сурова, отвечали ландшафты, которые по мере роста технических возможностей человека сдвигалась к северу. Еще один географический фактор, определявший развитие цивилизаций, — моря и соединявшие их речные пути. Средиземное море называют колыбелью европейских цивилизаций; для Северной Европы роль, во многом аналогичную роли Средиземного моря, сыграло море Балтийское. (См.: Г. Бельская. «Земли вокруг моря». «Знание – сила», 1984 г., № 5).
Позднее успехи мореходства выдвинули на авансцену истории Европы океанские пути. В условиях Европы путь к океану означает смещение к западу, следовательно, общее направление эстафеты на северо-запад объяснимо, если исходить из географических особенностей Европы и развития производительных сил. Положение Европейской России в этом смысле неблагоприятно: поверхность однообразна, береговая линия морей относительно невелика. Роль российских просторов двойственна.
С одной стороны, они предопределяли экстенсивное ведение хозяйства и создание империи с ее бюрократически централизованной системой управления, с другой — освоение огромной территории «от океана до океана», это исторический подвиг. На Севере действовали энергичные и предприимчивые люди, например Строгановы, не было крепостного права, возводились оригинальные архитектурные сооружения. Характерен в этом отношении Великий Устюг, родной город землепроходцев, исследовавших берега Тихого океана.
Появление нового центра на периферии старого может иметь только одно объяснение: старый центр помогает рождению нового, вступая с ним в контакт. Очевиден и характер этого контакта — культурный обмен. Следовательно, культурные контакты — прежде всего контакты, способствующие становлению индивидуальности,— имели решающее значение не только для истории Древней Греции, но и для всей истории Европы. (См.: С. Арутюнов. «Как приходит новое». «Знание – сила», 1983 г., № 10; Г. Померанц. «Никакая культура не одинока». «Знание – сила». 1989 г., № 6). На периферии старого центра создается как бы поле культурных влияний, в котором происходит синтез нового общества из местных и заимствованных элементов.
Получив «эстафетную палочку» культуры — итог длительного развития более старого общества — молодое выигрывает во времени. Оно не должно шаг за шагом повторять весь путь, ранее уже пройденный. Вместо этого открывается возможность пройти путь в ускоренном темпе и начать свой этап эстафеты, унаследовав достижения предшественников. Как известно, преимущество социальной эволюции, колоссально ускоряющее ее ход по сравнению с эволюцией биологической,— особый социальный механизм наследования: люди умеют фиксировать приобретенные ими знания и передавать их следующим поколениям не генетическим путем.
Феномен эстафеты прогресса отвечает той же способности, но на уровне социальных организмов. При этом оказывается, что в; отличие от биологической борьбы за существование менее совершенные социальные организмы не только не обречены на поражение, но и могут стать победителями — из отстающих превратиться в лидеров. Итак, культурные импульсы извне ускоряют развитие более молодого периферийного общества.
Но почему периферийное общество поднимается на качественно новую ступень, становясь лидером? Казалось бы, накопившему огромный культурный потенциал Египту было легче совершить тот величайший культурный переворот, который выпал на долю юной в ту пору Греции? Дело в том, что с эстафетой прогресса связано еще одно явление — замедляющееся со временем развитие в старом центре, своего рода «застревание».
Против утверждения нового работают психологические установки — закрепленный традициями консерватизм мышления, уверенность в незыблемости существующего строя, прочно усвоенные идеологические штампы и вся сложившаяся, отработанная структура институтов власти. И общества стареющие замедляют свой бег, достижения их культур подхватывают молодые и продолжают эстафету. Возникает вопрос: почему усваиваются только достижения, а не образ жизни старого организма вместе с соответствующими ему властными структурами и формами общественного сознания?
Историки выделяют два способа культурного обмена: непосредственное взаимодействие людей, принадлежащих разным культурам, что обычно случается при миграциях, и передача информации косвенным путем — диффузия культур. Особенно интенсивным становится культурный обмен, когда завоеватели расселяются на территории покоренного ими народа и живут в окружении новой для них культурной среды.
Такой культурный обмен демонстрирует германо-романский синтез в контактной зоне вдоль границ Римской империи. Галлы, германцы и другие племена торговали с Римской империей и воевали с ней, поселялись на ее землях, служили в ее войсках и даже дали из своей среды нескольких императоров. (См.: А. Лесков, «Европа варварских полей». «Знание – сила», 1981 г., № 12).
Усваивая античную культуру, варварские племена одновременно вносили и свой вклад в синтез будущего: демократические традиции, чувство принадлежности к социальной общности,— словом, то, что Н. Бердяев назвал «запахом хвойных северных лесов». Именно эта примитивная общинная демократия и стала тем противоядием, которое предохранило нарождавшееся в контактной зоне общество от деспотизма, бюрократизма и разнузданного индивидуализма последних веков империи.
Ведь так же, как и государство, пройдя некоторую точку равновесия, превращает власть в силу, сковывающую общество, индивидуализм, по мере своего развития, в какой-то момент становился опасным. В зависимости от соотношения римской и варварской компонент синтез приводил к разным результатам. Последствия этого ощущаются и в настоящее время. Оптимальный вариант сложился на северо-западе Европы, где обе компоненты как бы уравновешивали одна другую.
Переход от общинной демократии к феодализму, минуя стадию античности, произошел здесь с наибольшей полнотой. На юге (Италия, Испания) преобладание «античной подосновы», сохранявшееся и после гибели империи, сдерживало развитие феодализма. Возобладало консервирующее влияние античного наследия. На севере же Европы, где римские влияния были минимальными, переход к феодализму запоздал, и долгое время сохранялись общинные пережитки.
Понятно, что культурные итоги завоеваний могут быть самыми различными: это и расширение лидирующим обществом зоны своего влияния силой оружия (завоевания Александра Македонского и синтез греческой и восточных культур в эпоху эллинизма, установление демократических режимов в Западной Германии и Японии западными державами после второй мировой войны), и захват культурного центра менее цивилизованными, но более сильными в военном отношении народами, воспринимающими более высокую культуру побежденных (образование первого болгарского государства тюркским племенем во главе с ханом Аспарухом), и образование сильного централизованного государства в борьбе с иноземными захватчиками (Россия, Испания) и т. д.
(О сходстве исторических путей Испании и России cм. статью А. Сироты «
Настало время сопоставить времена») Древнюю Русь эстафета прогресса обошла стороной. Тем, чем для германских племен было влияние Рима, для Руси стали контакты с Византией. Но Византия в то время сама уже была пережитком былого величия Рима, лишенным исторического будущего, и обладала многими признаками азиатского абсолютизма.
Важным отличием от Западной Европы были также отсутствие общей границы с Византией и «античной подосновы» — Русь подвергалась античным влияниям-(в византийском преломлении) только извне. Но, быть может, самое существенное состояло в том, что контакты Руси с Византией, «славяно-византийский синтез» начались с многовековым опозданием — в VI веке, лишь через 500 лет после походов Юлия Цезаря против галлов и германцев. Настолько же запоздало и крещение Руси. Творчески переработав византийское влияние, Русь создала во многом оригинальную культуру и стала мощным историческим центром, распространяющим свое влияние на огромные пространства Евразии.
Это еще один вариант распространения культуры — без появления новых всемирно-исторических лидеров. Аналогичное движение началось после промышленной революции в Англии, когда капиталистический способ производства распространялся последовательно во Франции, Германии и России. Но еще до этого Россия подвергалась интенсивным западным влияниям в области духовной культуры, быстро сокращавшим пятисотлетнее «смещение по фазе».
Об этом можно судить, например, по движению архитектурных стилей. Первые веяния барокко русская архитектура ощутила со столетним опозданием, здания в стиле классицизма начали сооружаться во Франции и России примерно в одно время, во второй половине XVIII века. Та же тенденция просматривается и в живописи. Современниками Симона Ушакова, лишь в XVII веке вводившего в свои иконы первые элементы реализма, были Рембрандт, Веласкес, Пуссен.
Но уже Кипренскому, родившемуся через 160 лет после Ушакова, был заказан автопортрет галереей Уффици. Таких заказов удостаивались очень немногие художники, достигшие общеевропейской известности. Пример Германии показывает, что «догоняющий» социальный организм может стать одним из ведущих. Своеобразие России как догоняющей страны, оказавшейся в стороне от основного маршрута эстафеты прогресса,— ключ к пониманию российской истории (и нынешней перестройки тоже).
Бег по кругу
С Азией дела обстоят совершенно иначе. Для нее не характерны те механизмы, благодаря которым в Европе шел обмен достижениями культуры, что, безусловно, ускоряло развитие Европы. Объяснение этому обычно видят в географических особенностях Азии. Государства первоначально образуются здесь в регионах, разделенных огромными расстояниями, высокими горами, пустынями, степями, над которыми властвуют воинственные кочевые племена скотоводов.
Это, конечно, затрудняет культурный обмен между древними цивилизациями. А перепады уровней культуры между государствами и кочующими на их границах племенами так велики, что контакты между этими мирами не завершаются синтезом культур. Кочевники остаются кочевниками и продолжают быть воинственными. Превосходство в силе часто оказывается на их стороне; захватывая древние центры цивилизации, они громят их, останавливая хозяйственную жизнь.
Если жизнь восстанавливалась, то бывшие кочевники становились властителями новых царств. И здесь мы сталкиваемся с важнейшей особенностью азиатского пути: новые царства вырастают такими же бюрократическими деспотиями, как и те, что им предшествовали! Консервативные влияния прошлого проявляются в Азии в максимальной степени — остающиеся в пределах одного и того же региона азиатские центры власти не создают «эстафету прогресса».
Историю Месопотамии начинают шумерские города-государства, управлявшиеся местными династиями, затем последовательно возникают, распространяя свою власть вначале на весь Шумер, а потом и на соседние территории царства Саргонидов, Шумера и Аккада, Старовавилонское, Ашшур, Миттани, касситское Вавилонское, Ассирийское, Нововавилонское и Селевкидов. Столицей Парфии и Сасанидской Персии был Ктесифон — город на Тигре, столицей Аббасидского халифата был Багдад.
Этот внушительный перечень государств, созданных разными народами за пять тысяч лет, завершает Саддам Хусейн, который сравнивает себя не только со Сталиным и Гитлером, но и с нововавилонским царем Навуходоносором, разрушившим Иерусалим, и с Тиглатпаласаром, раздвинувшим до Персидского залива и Средиземного моря границы Ассирии, известной своей изощренной жестокостью по отношению к побежденным.
В городах-государствах Шумера в центре хозяйственной жизни стояли храмы. Им принадлежали земли, зернохранилища, мастерские, жрецы руководили ирригационными работами. Сарган 4 (по преданию, — выходец из народа) объединил страну, подчинил себе храмовые хозяйства и создал первую в Месопотамии абсолютную древневосточную монархию. Классическим воплощением государства этого типа было царство Шумера и Аккада (III династия Ура).
В нем под контролем чиновников находились даже самые незначительные хозяйственные операции — все они .тщательно фиксировались на глиняных табличках и поступали в окружные центры для составления годовых отчетов. Государство расплачивалось с чиновниками, к жрецами и военачальниками натуральным довольствием — продуктами, производившимися в царских хозяйствах. На долю этих хозяйств приходилась большая часть полей страны, на них под командой надзирателей работали сведенные в отряды «подневольные люди рабского типа» (так их называют историки).
Таких рабов было раз в пять больше, чем чиновников. Государство монополизировало торговлю и ремесленное производство, ввело жесткий полицейский контроль, подчинило еще недавно обладавшие самоуправлением общины и заставило общинников регулярно работать на государственных стройках. Чиновники называли себя рабами царя, царь — наместником бога на Земле и вместе с тем рабом богов.
Психология "рабства и приниженности перед царем и богами пронизывала все общество сверху донизу (XXI—XX вв. новой эры). Неподвижные центры власти — это, конечно, Египет и в особенности Китай, государственность которого осуществляется в течение трех с половиной тысяч лет в рамках одного и того же этноса. Китаеведы давно уже обратили внимание, что периоды правления деспотических династий Китая образуют как бы повторяющиеся жизненные циклы: Цинь-Хань-Хоу Хань — Цзинь-Вэй-Суй-Тан-Сун-Юань-Мин-Цин — перезвоном колокольчиков сменяются империи.
Смена циклов всегда означает кровавую смуту и трагедию народа. Это всегда — крестьянские восстания, вражеские нашествия, междоусобные войны. Уменьшается в несколько раз численность населения, некому убирать горы трупов, толпами бродят бездомные, города превращаются в развалины, выходят из строя оставшиеся без присмотра каналы. Порядок восстанавливают после того, как победителю в борьбе за власть удается объединить всю страну и основать новую династию.
Но кем бы он ни был — властителем одного из соперничающих китайских государств (Цинь, Хоу Хань, Тан), возглавившим восстание крестьянином (Хань, Мин), полководцем (Суй, Сун) или предводителем кочевников (Цзинь, Вэй, Юань, Цин) — последующие события от этого меняются мало. Конечно, после хаоса любой порядок представляется благом. Установив порядок, новая династия создает условия для экономического подъема.
Затем государство стремится непосредственно, минуя владельцев феодального типа, подчинить себе крестьян, расширяет свою монополию на производство и продажу соли, вина, чая и других товаров. И вот уже подъем сменяется упадком, наступательные войны — оборонительными. Пустеющую казну не удается наполнить печатаньем бумажных денег, сокращения и реорганизации бюрократического аппарата не повышают его эффективность, реформы, сохраняющие корень зла — монополию государства в экономике, не в состоянии преодолеть хозяйственный застой.
Деспотическая власть неумолимо ведет порабощенный ею народ к новым гибельным испытаниям, ибо социальный организм, в жизнь которого все глубже проникают государственные структуры, подобен стареющему биологическому организму. Неудивительно, что вместо знакомого геометрического образа исторического развития — спирали — историки Китая пользуются' другими — движением по кругу или «сплющенной спиралью, которая почти сливается в круг».
Две схемы
Китайская цивилизация с самого начала заметно отличалась от деспотий Месопотамии. Государство возникло на плодородных почвах речной долины, еще до создания ирригационной системы. Столь влиятельное в Шумере, особенно на ранних этапах государства, сословие жрецов в Китае отсутствовало вовсе — религиозные обряды в Древнем Китае исполнялись чиновниками, по большей части идеологической опорой китайского государства была не религия в обычном понимании этого слова, а этико-политические учения.
Тем не менее азиатские деспотии с их государственными методами эксплуатации сложились и в Китае, и в Месопотамии. Как и во всей Азии, в этих регионах не было ни античности, ни вольных городов европейского феодализма — ничего, что готовило бы промышленный переворот Нового времени. Сходство в главном двух столь разных азиатских цивилизаций — это довод в пользу специфики азиатской истории, отображаемой схемой неподвижных центров власти. Но значит ли это, что между азиатской и европейской схемами нет ничего общего?
Настало время вспомнить об аналогии микенских и восточных царств, о которой уже говорилось. Не напоминает ли минойско-микенский этап европейской эстафеты прогресса китайский цикл исторической жизни с его восходящей и нисходящей стадиями, вслед за которыми следует смута? В данном случае — дорийское нашествие и «темные века». Но, может быть, микенская монархия — всего лишь случайный эпизод европейской истории?
Заинтересовавшись этой проблемой, мы сразу же замечаем, что в сущности и последующая история Греции, начавшись с «темных веков» и пройдя через полисную стадию, завершается империей Александра Македонского, объединившей на время Запад и Восток. А история Древнего Рима? Для последних веков этой империи существует даже специальный термин — «ориентализация Римской империи».
В конце своего существования некогда демократический Рим превратился в образцовую бюрократически централизованную империю, напоминавшую азиатские деспотии и подвергавшуюся сильным влияниям своих восточных провинций. Племена германцев, пройдя через стадии примитивной демократии, варварских королевств и европейского феодализма, который иногда называют «демократией для феодалов», в конечном счете также пришли в некоторых странах к бюрократически централизованным государствам и колониальным империям.
По Марксу, сходство испанского абсолютизма с европейскими монархиями чисто внешнее, и он должен быть отнесен к азиатским формам правления. Наконец, капитализм, который изучал Маркс, начинался с буржуазно-демократических завоеваний и завершился государственно-монополистической стадией, тем, что Ленин называл «империализм как высшая стадия капитализма» и ошибочно, вслед за Марксом, рассматривал как последнее в истории общество, основанное на частной собственности.
Современное общество западного типа, «общество потребления», сложилось после смуты первой мировой войны, революций и кризисов перепроизводства и находится сейчас в демократической стадии. (Об отличии неокапитализма от классического капитализма см.: В. Криворотов. «Утраченные перспективы». «Знание – сила», 1990 г. №№ 2, 3). Под нивелирующим катком абсолютной власти ""отступают на второй план своеобразие этносов, различия в идеологии и уровнях развития производительных сил; националистические и классовые тоталитарные режимы XX века приобретают ужасающее сходство как между собой, так и с азиатскими деспотиями, с угасающей Римской империей и с абсолютистскими монархиями Европы, в бюрократические механизмы превращаются некогда свободно развивавшиеся социальные организмы, и история резко замедляет течение свое.
Итак, не только китайскую, но и западноевропейскую историю можно представить как последовательность периодов, каждый из которых завершает свое существование стадией чрезмерного усиления государства и империалистических завоеваний. Это — стадия вырождения, когда социальный организм так же снижает жизнеспособность общества, как уменьшает шансы своего вида на выживание хилый олень, передающий потомству свою немощь.
В роли «волков, санитаров леса» первыми в Европе выступали варварские племена дорийцев и германцев. Находившиеся на стадии примитивной демократии, они уничтожили «застрявшие» социальные организмы ахейцев и римлян. Позднее буржуазные демократии — Голландия и Англия — ускорили гибель испанского абсолютизма, в XX веке западные демократии участвовали в разгроме немецкого фашизма и японского милитаризма и выиграли экономическое соревнование со странами социализма.
На смену старому социальному организму приходит качественно новый, и на каждом этапе эстафеты достигается ощутимый прогресс. В этом — принципиальное отличие европейской схемы от китайской, где происходит лишь «омоложение» социального организма без изменения его типа, где консервативная идеология сводит прогрессивное развитие к минимуму.
Различие между Западной Европой и Китаем сводится, следовательно, к величине шага спирали истории, который в Европе значительно шире, чем в Азии. Это типично для истории, ибо ее закономерности едины и лишь модифицируются местными условиями.
Между Китаем и Западной Европой
Опыт китайской истории всегда интересовал российскую прогрессивную общественность. Сходство историческое явно вытекает из частичного сходства и в географии: так же, как и Великая Китайская равнина, Восточно-европейская равнина на юге граничит со степью и также подвергалась нашествиям кочевников, культурные контакты, в других направлениях были сильно затруднены.
«Китаецентризму», убеждению в превосходстве китайцев над всеми другими народами, сложившемуся еще в те времена, когда китайская цивилизация была одиноким островом в варварском море, соответствовали концепции «Третьего Рима», уникальности русского исторического пути, который нельзя измерить «общим аршином», превосходства православия над всеми другими религиями.
Конфуцианское отношение к государю как к отцу своих подданных и к государству как к высшей ценности также явственно проявлялось в русской истории. Проявилось в ней и характерное для Китая предпочтение, отдаваемое «суду по совести» перед судом по закону. Сохранившееся в нашей стране убеждение, что альтернативой деспотическому государству может быть только смута (как в Китае), а не правовое государство (как в Западной Европе), подтверждается сменой исторических циклов не только в Китае, но и в России.
После гибели Киевской Руси (первый цикл в истории России) в XIII веке и Русь, и Китай были завоеваны татаро-монголами. В Китае утвердилась монгольская династия Юань, в России в борьбе за национальное освобождение крепла власть московских самодержцев, и в молодом государстве нарастали деспотические тенденции, явно проявившиеся в терроре Ивана Грозного. Затем, после колоссального расширения пределов государства, следуют неудачные войны в Ливонии, закрепощение крестьян, вторжения иноземцев, крестьянские восстания и уход с исторической арены династии Рюриковичей.
Исторический цикл заканчивается вполне китайской смутой. Последовавший за смутным временем трехсотлетний «романовский» цикл осознавался уже в конце прошлого века как вариант азиатской деспотии. В статье, начинавшейся со слов «в России голод», Плеханов рассказывал сначала о бедственном положении крестьянина, а затем, без предварения, цитировал древнеегипетский. папирус, где говорилось о .том же, и смыслового разрыва не замечалось! «Все как у нас,— заключал Плеханов,— в аграрной истории Московской Руси было, к сожалению, слишком много «китайщины».
Смута, погубившая империю Романовых, была неизбежна, хотя конкретное содержание этой трагедии, включая Октябрьскую революцию, конечно же, не было предопределено. Советский цикл на наших глазах завершается разрухой и межнациональными конфликтами. Интересно, что и в нем можно выделить несколько подобных «китайским» фаз: экономический подъем нэпа после смуты, нарастающее вмешательство государства в экономику, расширение зоны влияния после победоносной войны, застой, вызванный экономической неэффективностью государственной эксплуатации трудящихся, сокращение зоны влияния.
Абсолютизм власти и монополия государства в экономике — это «китайщина», обрекающая любой народ на исторически бессмысленное чередование периодов нарастания тоталитарных тенденций и кровавых разрушительных смут. К счастью, «китайский» вариант завершения надвигающейся на нас смуты еще одним «постсоветским» циклом да и сама смута вовсе не неизбежны. Географическая аналогия России и Китая лишь частична.
По мере совершенствования транспортных средств и выхода России к морям ее западные границы становились все более проницаемыми для культурных обменов. Аналогичные явления были и в Китае, куда в начале нашей эры проник из Индии буддизм. Но даже это заимствование не оказало решающего влияния на духовную жизнь Китая. Напротив, культуру России нельзя себе представить без византийских, азиатских и европейских влияний. Эта способность к восприятию и творческой переработке идущих извне культурных импульсов — важнейший признак творческого потенциала общества.
Особенно благоприятны для этого возможности, которые создаются современными международными средствами массовой коммуникации. Если для «эстафеты прогресса» был необходим синтез в контактной зоне, то сейчас, когда волны социальной информации стали волнами в эфире, механизм культурной диффузии превратился в дальнодействующий, и непосредственный контакт исторического центра с периферией более не является необходимостью.
Уже в XIX—XX веках Россия лидирует на отдельных направлениях развития мировой культуры. Пример тому — русская классическая литература, новые направления в живописи, связанные с именами Кандинского и Малевича, первые этапы освоения космоса. Следуя своему срединному, «евразийскому», положению между двумя частями света, Россия воплощает в своем развитии и китайский циклизм, и свойственную Европе схему ускоряющих историю культурных обменов.
В этом (важнейшем!) смысле Россия — страна европейская. Из заколдованного царства циклических повторов есть выход. Найти его и вырваться на просторы общечеловеческого развития, проложив свой, неизбежно отличный от других, путь в будущее — что может быть для России грандиознее этой задачи!
Анатолий Сирота
Источник: www.maranat.de
Опубликовано в журнале «Знание – сила», № 12, 1992 г.
Использование материалов данного сайта разрешается только с установкой прямой ссылки на www.maranat.de.
Оглавление Закономерности истории Печать