Он отнюдь не замыкался на еврействе, легко и естественно становился причастен иным культурам – его можно назвать универсалистом. Восторженные почитатели видели в нем «еврейского Гёте», однако сам он претендовал лишь на одно: быть ивритским поэтом, не больше и не меньше. Преданность Черниховского еврейской культуре, равно как и его универсализм, были предопределены детством поэта. Он родился в 1875 г. в Крыму, в Тавриде, где испокон веков сосуществовали бок о бок культуры разных народов.
В этом благословенном и в ту пору еще малозаселенном краю евреям жилось свободнее, чем в тесных местечках черты оседлости. В семье будущего поэта говорили по-русски, но с семилетнего возраста мальчика обучали ивриту. Подростком он познакомился с классической еврейской литературой, читал произведения своих современников, пишущих на иврите.
А читать было что: на 80-90 гг. приходится расцвет новой ивритской литературы. Юноша упивается историческими романами А. Мапу, написанными возвышенным библейским слогом, лирическими стихами А. Лейбенсона и И.-Л. Гордона, произведениями палестинофила М. Долицкого. Идеи, будоражившие еврейскую интеллигенцию, – возрождение иврита, воссоздание еврейского государства на земле Израиля - находят живой отклик в душе юноши.
Он пишет свои первые стихи на иврите, составляет русско-ивритский словарь. И в то же время Черниховский ощущает себя преемником древних греков, населявших некогда Тавриду, его вдохновляют крымские пейзажи – море, горы, степи. Крымская «закваска» сохранилась у него на всю жизнь. Вот каким увидел поэта в 1923 г. в Берлине Владислав Ходасевич: «...в комнату врывается коренастый, крепкий мужчина, грудь колесом, здоровый румянец, оглушительный голос, стремительные движения. Не снимая пальто, усаживается на подоконник, говорит быстро, хлопая себя по коленке и подкручивая лихие казацкие усы.
У него военная выправка и хороший русский язык с легким малороссийским акцентом. Ничего поэтического и еще меньше - еврейского. Скорее всего - степняк-помещик из отставных военных. Такие люди хорошо говорят об окрошке. Милый Черниховский! В окрошке он ничего не смыслит. Он говорит исключительно о Гомере, об ассирийском эпосе, о книге Бытия».
Вернемся, однако, назад. Стихи стихами, но чтобы получить серьезную профессию, пятнадцатилетний юноша отправляется в Одессу, в коммерческое училище.
Лучшего места, чем Одесса, для развития его поэтического дарования было не найти. Менделе Мойхер Сфорим, Ахад ха-Ам, Хаим Нахман Бялик – цвет еврейской литературы, будущие ее классики - жили тогда в Одессе, и Черниховский быстро вошел в их круг. Дружба с Бяликом прошла через всю жизнь. Их совместные фотографии одесского периода символичны: универсалист Черниховский и всецело сосредоточенный на еврейской тематике Бялик положили начало двум направлениям всей последующей ивритской поэзии.
В Одессе Черниховский с еще большим рвением, чем в родном Крыму, развивает свои дарования. Жадно занимается самообразованием, изучает английский, французский, немецкий, итальянский, греческий и латынь, пишет стихи на иврите и на русском. Однако когда один из новых друзей, литературный критик Иосиф Клаузнер, посоветовал ему публиковать стихи только на иврите, Черниховский охотно согласился. Более того, аргументация Клаузнера (на нашей древней родине мы будем говорить на иврите, поэтому нужно уже сейчас холить и лелеять росток возрождающегося языка) произвела на него такое впечатление, что поэт никогда не изменял принятому решению.
В 1923 г. сам Горький, издававший в Берлине журнал "Беседа", предложил Черниховскому перевести на русский язык идиллию «Свадьба Эльки» и опубликовать ее, но Черниховский решительно отказался. Ни оказанная честь, ни порядочный гонорар не прельстили поэта, хотя в ту пору он находился в весьма стесненных обстоятельствах. "Я пишу стихи только на иврите", - заявил он Горькому. Горький с пониманием отнесся к позиции Черниховского и нашел компромиссное решение: попросил Ходасевича перевести идиллию по подстрочнику.
И все же жадный интерес Черниховского к европейской культуре не мог не реализоваться: он стал великолепным переводчиком на иврит произведений мировой классики. С древнегреческого Черниховский перевел Гомера, Анакреона, Софокла, Платона, с немецких подстрочников - финский эпос "Калевала" и шумерский эпос „Песнь о Гильгамеше", с английского - драмы Шекспира и "Песнь о Гайавате" Лонгфелло, с французского – пьесы Мольера, с немецкого – стихотворения Гёте и его идиллию "Герман и Доротея".
Но все это было позднее, а пока в Одессе, в 1898 г., увидела свет первая часть поэтического сборника «Видения и мелодии» («Хэзьонот умангинот»). Среди этих мелодий много типично юношеских, романтических:
Смейся, смейся над мечтами,
Это я все в грезах млею.
Верю я в людей годами
И в тебя пока что верю...
(«Мечта» /«Халом» /, перевод И. Баума)
Вторая часть сборника вышла уже в Германии, в Гейдельберге, куда Черниховский отправился в 1899 г. – снова учиться. На этот раз, не сумев из-за пресловутой трехпроцентной нормы поступить в Новороссийский университет, он поехал в Германию изучать медицину.
Университетская атмосфера располагала к учению, а доселе незнакомые жителю приморских степей и сразу полюбившиеся пейзажи – леса, зеленые холмы над Неккаром - вдохновляли на новые стихи.
По рассказам Клаузнера, в ту пору студента литературно-философского факультета, Черниховский во время прогулок вдруг прислонялся спиной к древесному стволу, словно срастался с ним, и записывал в блокнот только что родившееся стихотворение:Молча внемлю звукам леса я, Адама сын немой:
Чуждый миру их, иду я одинокою тропой.
О, когда б цветов и злаков речь могла мне быть слышна,
И вела б со мной беседу благовонная сосна!
( «Лесные чары» /«Кисмей яар»/, перевод В. Ходасевича)
Серьезные занятия медициной, казалось бы, мало совестимы с поэзией, однако они отнюдь не отвлекали гейдельбергского студента от творчества, напротив - придавали ему новый стимул. Руки хирурга становились с годами все более уверенными и чуткими, стихи поэта - все более мастерскими, точными в деталях. К Черниховскому вполне можно отнести пастернаковское «во всем мне хочется дойти до самой сути»: внимательным взглядом ученого-натуралиста вглядывался он в природу.
Черниховский экспериментирует со стихотворными формами, первым среди ивритских поэтов создает баллады, идиллии, сонеты, элегии и - снова любимые с детства греки! – пишет на иврите гекзаметром. Он много читает. Преклоняется перед всеобъемлющим гением Гёте, вслед за Гёльдерлином вводит в свои стихи символику – его излюбленным символом становится свет.
У Тютчева поэта привлекают философски-значимые описания природы.
Диссертацию по медицине Черниховский защитил в Швейцарии, в Лозанне, и в 1907 г. возвратился в Россию. Две личности словно соединились в одной. Российский врач Черниховский работал в Таврическом и Харьковском земствах, в годы Первой мировой войны был призван в армию, служил старшим ординатором в военно-полевом госпитале, представлен к награде. Поэт Саул Черниховский жил как бы в ином, не сопряженном с суровой реальностью мире, писал исполненные гармонии стихи:
Я на гору взошел. На изумрудных скатах
Белеет вековой нетающий покров;
Не вижу ль я венец Зиждителя миров,
Сверкающий в руках у ангелов крылатых?
(«В горах» /«Бейн харим»/, перевод О. Румера)
В этот период создана темпераментная "Песнь Астарте и Белу" ("Ле-Ашторет шир у-ле-Бел") - вакхический гимн древним ханаанским богам плодородия:
Прочь из бездн, из темных ям!
Солнца светел путь и прям.
Пробудилось солнце вновь,
Отравляет хмелем кровь.
( Перевод В. Ходасевича)
Гражданская война застала Черниховского в милой Одессе, из которой он в 1922 г. эмигрировал: для врача в новой России нашлось бы место, но для пишущего на иврите поэта здесь не было будущего. И снова Германия, Берлин. Встречи с Ходасевичем, Горьким, Бяликом, художником Леонидом Пастернаком, который в 1923 г. написал портрет Черниховского и сделал несколько иллюстраций к его идиллии «Свадьба Эльки».
Десять лет, прожитых в Европе, стали для Черниховского плодотворными: хотя на жизнь ему приходилось зарабатывать в основном врачебной практикой, он публиковал свои стихи и переводы. Но это была лишь длительная остановка на пути к главному – переезду в Палестину.
Решение поселиться на земле Израиля созрело у Черняховского давно, но чтобы получить вид на жительство в Палестине, необходимо было обеспечить себя работой.
Такую возможность Черниховский получил лишь в 1931г., когда его пригласили быть редактором объемного медицинского словаря – латинско-ивритско-английского.
И вот наконец перед ним пейзажи древней родины, которые он столько раз представлял себе, и которые оказались все же немного иными, чем в мечтах. Красота этой земли открывалась поэту не сразу. Одно из лучших стихотворений палестинского периода «Моя страна, моя родина» («Гой, арци моладти») - объяснение в любви к земле Израиля - написано вскоре после переезда.
Наследие дивное, вечное.
Вот пальмы ветвь бесконечная.
Изгородь кактусов злится,
Очертив деревни границы,
И ручей после лета сухого
По воде изнывает тоскою.
(Перевод И. Баума)
Этому стихотворению можно посвятить целое исследование. Здесь нет случайных мотивов, все темы гармонически сопряжены. В неподвижности застывшего пейзажа угадывается потаенная жизнь земли и неба:
Запах весенней листвы...
Пустыня жаждет чудес.
Все тонет в лучах синевы,
В красе бесконечных небес.
(Перевод И. Баума)
Черниховский прожил в Палестине двенадцать лет. Он умер в 1943 г. и успел увидеть, как плодотворно развивается ивритская поэзия на земле Израиля, как слабый росток возрожденного языка, о котором говорил ему в далекие одесские годы Иосиф Клаузнер, превращается в мощное прекрасное древо.
на этих сайтах опубликованы переводы стихотворений Саула Черниховского:
http://www.geocities.com/117419/shch/shch.html
Марина Аграновская
Источник: www.maranat.de
Опубликовано в «Еврейской газете» (Берлин), ноябрь 2003 г.
Использование материалов данного сайта разрешается только с установкой прямой ссылки на www.maranat.de.
Оглавление Еврейские чудеса Печать
